Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. [Произведения]
Разумеется, я рассыпался в благодарностях. Только Степан Степаныч сказал мне тут же, что окончательное утверждение меня в предполагаемой должности зависит не от него, а следовательно, пусть уж Каролина Карловна довершит свое благодеянье и попросит кого следует… Представление об этом пошло вчерашнего числа за № 28793 (по этому числу нумеров уже можешь судить, какова неутомимая деятельность Степана Степаныча: к концу года, говорят, доходит до семидесяти пяти тысяч!)… Ах да, скажи, скажи же ты Каролине Карловне, что, при одном воспоминании об ней, все внутренности мои поднимаются вверх от благодарности! что я готов последнюю каплю крови пролить за нее! что ей стоит только сказать: «Умри, Jean!» — и я умру без малейшего ропота! что есть здесь рыба белорыбица и рыба осетрина, которую самые большие аристократы в Петербурге только по праздникам кушают, и я эту рыбу ей непременно пришлю, на почтовых пришлю, чтоб она могла сказать всем и каждому, что вот и в Крутогорске есть сердце, которое пламенеет к ней признательностью! Скажи же ей все это.
Разумеется, я познакомился и с Дарьей Михайловной (супругой Степана Степаныча). Эта женщина, скажу я тебе, такого рода, что даже и в Петербурге играла бы важную роль. Какой бюст, какие плечи — пальчики оближешь! Признаюсь тебе, мне стало как-то неловко за обедом, когда я сидел подле нее. Воображаю себе, что сделалось бы с тобою, который, по природе своей, сладострастнее всякой жабы! И знаешь, при этой красоте, есть еще у нее эта manière d’être,[9] которая еще более голову отуманивает! Здешняя молодежь от нее без ума; особливо есть тут один помещик Загржембович — кругленький, как булочка, и так же с боков подрумяненный, — так он даже до смешного доходит. Станет перед ней на колени (разумеется, в то время, когда Степан Степаныч отсутствует)… Преприятный человек!
О других сделанных мною здесь знакомствах я тебе еще не пишу, потому что не мог до сих пор порядочно осмотреться. Могу только сказать, что петербургский фрак мой произвел на всех самое приятное впечатление… вот что значит быть прилично одетым! явись я в какой-нибудь мочалке, кто же бы захотел обратить на меня внимание!
Затем остается мне сказать несколько слов о главном предмете. Я, как ты знаешь, имею непременное желание опять попытать супружеского счастия. Только так как уж я в этом отношении старый воробей, то и не желаю, чтобы меня на мякине надули. Больше всего меня страшит то обстоятельство, что если и этот третий опыт будет неудачен, то четвертого уж сделать не позволят, и, следовательно, тогда хоть совсем запирай лавочку. Поэтому я решился действовать осторожно, и собранные мною до сих пор сведения довольно благоприятны. В Крутогорске, собственно, купеческих дочерей богатых нет, а есть чиновнические, которые, в отношении к капиталам, не уступают купеческим. Только надо сказать правду, все они, кроме одной, немного тово… (милый Гоголь!) — и главное, худощавы очень. А я, как ты знаешь, во всем люблю сочность и даже некоторую распространяемость в ширину… впрочем, мне сказывали, что в уездных городах водятся купеческие дочери именно такие, как я желаю, и, следовательно, дело это еще впереди. Обещанное место должно чрезвычайно облегчить мои искания, потому что, получив его, я буду именно, что называется, un homme solide.[10] A потому я вновь прошу тебя, а через тебя и эфирнейшую Каролину Карловну, как можно похлопотать об утверждении меня.
Прощай; письмо мое и без того вышло длинно. Не забывай того, который до гроба будет называться твоим
Иваном Вологжаниным».
III
Продолжение
Действительно, Иван Павлыч проводил время очень недурно. Во-первых, генерал Голубовицкий, благодаря рекомендательному письму, принял его весьма благосклонно, а во-вторых, и сама генеральша Дарья Михайловна не осталась равнодушною ни к петербургскому фраку, ни к воротничкам à l’enfant нашего героя. Дарья Михайловна была очень милая и очень красивая женщина, которая чувствовала себя совершенно не на месте в крутогорском мире, куда закинула ее судьба. Она все ждала, что придет откуда-нибудь Leone Leoni и наводнит ее существо всеми жгучими наслаждениями бурной, сокрушительной страсти, но Leone Leoni не приходил, и Дарья Михайловна, в ожидании благоприятного случая, проводила время, как могла, в кругу Разбитных, Загржембовичей и Корепановых. Узнавши, что Иван Павлыч из всех искусств наиболее упражнялся в хореографии, она нашла, что он может быть очень полезным членом общества, и потому немедленно посвятила его в тайны губернской жизни и посоветовала отправиться, не теряя времени, с визитами ко всем городским обывателям, у которых встречалась возможность провести время с пользою и удовольствием.
— Из купцов, — прибавила она, — можете съездить только к откупщику Пазухину, который, по приказанию моего мужа, дает очень милые балы.
В одно прекрасное утро, часов этак около одиннадцати, Иван Павлыч был в больших попыхах. У подъезда его ждала пара лошадей, а он, совершенно одетый, то отходил от зеркала, то подходил к нему, все стараясь отыскать то самое выражение лица и ту самую позу à la militaire,[11] которые ему так удались, когда он имел честь быть представленным Каролине Карловне.
— Madame, — говорил он, подлетая к зеркалу, — j’ai l’honneur de me présenter… Jean de Wologchanine.[12]
— Charmée, monsieur,[13] — отвечала дама, — je vous prie de prendre place[14] (Иван Павлыч говорил за даму тоненьким голосом и грациозным движением указывал самому себе на стул).
— Нет, черт возьми, все не то! Ужасно трудно самого себя рекомендовать!
И он снова разлетался, повторяя ту же фразу, покуда окончательно не убедился, что самого себя представлять действительно трудно.
— А ну, как она вдруг ответит: а мне что за дело, что вы Jean Wologchanine?.. И как вы, скажет, смели являться туда, куда вас не просят?.. Это, черт возьми, прескверная будет штука!.. Да нет, не может это быть!.. На всякий случай надобно, однако ж, и еще две-три фразы придумать…
Вероятно, эти фразы были им без труда придуманы, потому что через полчаса он уже летал по крутогорским улицам. Впрочем, и опасения его насчет приема были напрасны, потому что крутогорские дамы, заслышавши верхним чутьем запах приезжего, уже не один день с нетерпением ожидали его посещения и начинали даже роптать на Дарью Михайловну за желание ее всецело им завладеть.
Первый дом, в который ему пришлось заехать, был дом Петра Сергеича Мугришникова. Петр Сергеич уж отбыл в это время в палату, но супруга его Анна Казимировна была дома.
В зале около фортепьян возилась девица лет семнадцати, в коротеньком платьице и в панталонцах, что, как известно, составляет несомненный признак невинности. При входе Вологжанина она поспешно встала, сделала ему книксен и убежала.
«Ну, пойдут теперь одеваться!» — подумал Иван Павлыч, но подумал несправедливо, потому что не больше как через пять минут, шумя множеством накрахмаленных юбок, вошла в гостиную величественная и еще не старая дама. Вологжанин, заслышав шорох платья, бросился в гостиную.
— Madame, — сказал он, грациозно округлив руки и делая шляпой очень приятное движение, — j’ai l’honneur de me presenter… Jean de Wologchanine.[15]
— Садитесь, пожалуйста, — отвечала Анна Казимировна, которая хотя и знала французский язык, но не любила на нем изъясняться.
— Vous devez vous ennuyer ici, madame?[16] — начал опять Вологжанин, играя шляпой и вытянув ноги, обутые в лаковые сапоги, в которых, как в зеркале, отражалась вся его фигура.
— О, конечно, вот прежде мой муж служил в Казани… божественная Казань!
— Mais j’espére que vous vous promenez, madame?[17]
— Иногда… да, вот в Казани мы каждый день, каждый день прогуливались! Представьте себе, там есть русская Швейцария — это восхитительно! Там есть тоже и немецкая Швейцария — ну, там, конечно, никто из порядочных не бывает…
— J’imagine comme cela doit être ravissant!..[18] — вдруг выдумал Иван Павлыч (фраза эта была сверхштатная, и он не без удовольствия повернулся в кресле, проговорив ее).
— Необыкновенно! божественно!
В это время в комнату вошла девица в панталонцах.
— Моя сестра… Dorothée,[19] — сказала Анна Казимировна. Вологжанин расшаркался.
— Мы здесь ужасно скучаем, — продолжала Анна Казимировна, — ни балов, ни собраний, ничего, ничего… Вы, конечно, танцуете?
— Mais… comment donc, madame![20]
— Здесь, представьте себе, молодые люди даже не танцуют… Вот в Казани… там совсем напротив… там столько молодых людей, что дамы на балах ходят решительно все запыхавшись…
На этот раз Вологжанин не нашелся ничего сказать и только процедил сквозь зубы по-русски «сс» и покачал головой. Наступила минута общего молчания, одна из тех минут, во время которых, как уверяют в Крутогорске, непременно где-нибудь дурак рождается.
